Хорошее имя для еврея
Наверно, это чуткое еврейское сердце почувствовало приближение беды. И вот евреи выкрутились. Отдыхать приходилось только в школе, которая именовалась Одесским коммерческим имени императора Николая Первого училищем. Мы ушли, не оставив фрицам ничего, кроме пустых гильз да двух рваных матрацев. Бойцы и командиры, уважайте сестер!
Он хромал, кривлялся, пританцовывал - и весь зал отправлялся на прогулку вместе с этим дурашливым хосеном. Евреи, сидевшие рядом со мной, корчась от смеха, забывали о том, что за стенами театра бушует война и миллионы их братьев и сестер сжигают в печах Освенцима. Евреи смеялись. Потом, между вторым и третьим актами, на сцену вышел маленький человек и своим чудным голосом произнес: "Брудер ун швестер!
Унзере Ройте Армей хот бефрайт ди штодт Кенигсберг! Наша Красная Армия освободила город Кенигсберг! Это был Соломон Михоэлс. Так я впервые увидел этого артиста. Зал разразился бурей аплодисментов. Все встали. Ветры войны ворвались в зал. Но я никогда не забуду того чувства единства, которое охватило зал и сблизило с этим великим актером. Это чувство единства пришло ко мне вновь в году на концерте Нехамы Лифшицайте, когда эта маленькая женщина разливала своими песнями тот неуловимый бальзам, который называется "идишкайт".
Он лился, этот бальзам, на мою душу, и я просыпался от холодной зимы сталинских тюрем и лагерей. Вскоре я стал частым гостем Еврейского театра. Здесь со сцены говорили на литературном идиш, который с каждым днем становился для меня все понятнее. Я увидел "Фрейлехс", "Тевье-молочник", "Цвей кунелемл" и другие. Наступил год. Я со своими однокашниками подходил к аттестату зрелости.
Но я лично дружил с Володей Бычковым, который сохранил широту взглядов и чуткость. Он был простым и честным русским парнем. Володьке антисемитизм был чужд. Он дружил только с еврейскими ребятами, ценя их острый ум и тот нигилизм мысли, который уже пробуждался в нашем сознании.
Ему жилось нелегко без отца, с маленьким братишкой, и вечно замученной работой матерью. Но у него была одна страсть - театр. Володька играл в самодеятельном театре, организовал кукольную группу, позднее стал режиссером кино.
Хотя нам всем жилось лучше, Володя никогда не завидовал. Он смотрел на мир глазами восторженного артиста, представляя себе жизнь большим прекрасным театром. Дороги наши позднее разошлись Володька ушел из школы, начал сниматься в кино. Но на всю жизнь я пронес уважение и теплоту к этому небольшому курносому русскому пареньку. И теперь, вспоминая нашу школьную дружбу, я могу сделать вывод: антисемитизм не является врожденным качеством русского человека.
Он создается и культивируется искусственно. Как раз в это время, после ухода Володи Бычкова из школы, к нам в класс пришел Роман Брахтман. С этим человеком мы прошли через бурные годы юношеских увлечений. Поэтому о наших школьных годах мне хочется рассказать подробнее. Роман был высокого роста, с тонким лицом еврейского красавца-сердцееда. Черные глаза смотрели с лукавой всепобеждающей усмешкой на женщин. Для них он был неотразим. Занимаясь боксом, прекрасно катаясь на коньках, Роман умел и любил "блистать".
Действительно, природа. Кроме внешних физических данных, у него была хорошая еврейская голова. Через некоторое время мы познакомились ближе. Теперь, спустя много лет, я не могу объяснить, почему нас потянуло друг к другу. То ли мы одновременно стали размышлять над нашими вечными "еврейскими вопросами", то ли моя репутация "отличника" привлекла Романа, желавшего заниматься русским языком перед аттестатом зрелости.
Не знаю. Но мы вскоре стали друзьями. Парты наши стояли рядом: мы учились в 9 классе московской школы. Лето года мы провели на даче под Москвой, в Валентиновке. Здесь, готовясь к экзаменам на аттестат зрелости, Роман впервые показал мне "Еврейскую энциклопедию".
Все 16 томов перешли к нему по наследству от деда и хранились в его маленькой комнате. Здесь, на даче, мы узнали о еврейском происхождении Карла Маркса, познакомились с биографией Спинозы и Мендельсона, уяснили значение обряда обрезания. Кроме "Еврейской энциклопедии" в библиотеке Романа были Фруг и Бялик на русском языке. Этим же летом мы вновь перечитали солнечного Шолом-Алейхема.
Тевье-молочник, Рейзл, Меер Муравчик рассказали нам о жизни местечковых евреев. Среди униженных и оскорбленных, маленьких евреев, раздавался лучезарный смех писателя.
Среди стонов и плача звучал этот смех. Он внушал надежду на лучшую долю для нашего народа. Мы тоже начинали в это верить. В этих очерках я сознательно избегаю воспоминаний о наших чисто юношеских увлечениях девушками, танцами, спортом. Я воспоминаю только те страницы нашей жизни, которые привели к прозрению и возвращению в лоно моего народа. Этому помогли еврейские книги. Они проложили вторую борозду к моему дремавшему еврейскому сердцу. В конце школьного пути окончательно сформировались наши вкусы и взгляды.
В юности меня тянуло к литературе и истории. Эти две музы были близки моему сердцу. Я усердно штудировал школьную историю, заботливо уложенную в прокрустово ложе сталинской схемы. В десятом классе для меня сомнений не было: я был гуманитарий и твердо решил поступить в Московский университет на юридический факультет. У Романа были колебания между техническим вузом и гуманитарным.
Но, видимо, мой пример убедил его, и он тоже решил поступать на юридический факультет. Прошло уже много лет, но я хорошо помню свой портрет. Коренастый, с широкими плечами как говорят, "еврейский тип" , с мужским волевым подбородком и копной черных волос. Широкое лицо, с русским носом, скорее напоминало облик славянина, чем еврея. Только высокий лоб, по которому прошли две ранние морщины, выдавали иудея.
Неподатливые жесткие волосы были острижены в году и остались валяться в боксе Лубянки. Наш друг Виля, или, как мы все его звали, "Свечка" от фамилии Свечинский , был убежденным техником с художественным уклоном. Виля был среднего роста, с хорошо тренированным телом атлета. Волевое лицо его с преувеличенно большими черными бровями-дугами, светилось добротой.
Медлительность движений и молчаливость выражали состояние раздумья художника. Черные густые волосы брюнета не оставляли сомнений в том, что он еврей. Уже с 8 класса Виля посещал подготовительные рисовальные курсы Архитектурного института, куда мечтал поступить учиться. Очень хорошо помню то майское воскресенье года, когда в конце месяца, освободившись от занятий, мы выехали всем классом за город.
Здесь среди сосен и берез подмосковного леса состоялся наш первый совместный задушевный разговор. Еще осенью года мы следили за дебатами в ООН, которые привели к решению о разделе Палестины на два государства.
Как приятно было читать тогда выступления Вышинского, Громыко и Царапкина! Убедительно звучали их доводы в пользу создания Еврейского государства. Они говорили о шести миллионах уничтоженных евреев, о моральном долге цивилизованного мира перед нашим народом и о праве наций на самоопределение.
Все это звучало тогда как поддержка Еврейского государства. Но тогда, осенью года, это были только дебаты. Как-то не верилось в быструю осуществимость этих планов, хотя реальные сроки были намечены. И вот все это осуществилось: государство Израиль возникло и стало реальностью. Пинкус, "Сионизм и сионистское движение в Советском Союзе в гг. США и Советский Союз признали еврейское государство. Комментарии советской печати были благожелательны для евреев. Все это усилило наш интерес к событиям.
Затем стали приходить вести о первых успехах вооруженных отрядов еврейской армии. Не верилось, как могла горстка плохо вооруженных бойцов отразить натиск шести арабских государств и потом перейти в наступление. Сердце наполнялось гордостью за наших героических братьев.
Обо всем этом мы говорили в тот майский день в лесу на подмосковной даче. Горящие глаза и сжатые кулаки Романа и Вили ответили мне лучше всяких слов. В разговоре возникали вопросы: кто мы такие - русские, евреи? Кем мы приходимся нашим братьям в Израиле? Чем можем им помочь? Как относятся к Израилю другие ветви нашего народа? Ответов мы не дали в тот майский день.
Тогда были поставлены только вопросы. Дальнейшая жизнь и наша судьба ответили на них. Этот разговор нас очень сблизил. Если раньше мы были только товарищами по школе, то теперь стали близкими друзьями. Это было время выпускных экзаменов на аттестат зрелости. С утра до ночи мы зубрили предметы школьной программы. Хотелось получить медаль или хороший аттестат. Я интересовался гуманитарными науками.
Мне легко давалась история, я любил литературу и хорошо знал языки. Роман еще не определил своих вкусов и решение о профиле вуза откладывал на последний день. Виля мечтал стать архитектором. Были еще "хоры" по геометрии и тригонометрии. Но нужно сказать, что в этом, , году в нашей школе учились выдающиеся ребята. Это были готовые золотые медалисты. И действительно, Юшкевич получил золотую, а Сыркин - серебряную медали.
Наш класс был более "серым и хулиганистым". В этом году "по разнарядке" на школу дали всего две медали, поэтому в нашем классе никто ничего не получил. Но, видимо, это было справедливо. Уже после лагерей я встретился с Сыркиным.
Он стал доктором медицинских наук. А Алик Юшкевич - доктором математических наук. Но зато в нашем классе было больше индивидуальностей. Каждый из нас проложил свой путь в жизни. Все мы в ней искали правду. Наш путь поисков правды прошел через Лубянку и колымские концлагеря. Для Бори Орлова - в исторической науке, которой он интересовался, для Бори Резникова - через альпинистские лагеря и высокие горы.
Мы искали нашу "еврейскую" правду. И эти поиски привели нас в Израиль. Теперь, определяя каждого из нас, можно сказать, что мы складывались как личности. А личность не определяется оценкой "хор" и "отл". В жизни личность - это человек, прокладывающий свои пути. А пути эти поистине неисповедимы Пора экзаменов миновала. Мы встали перед выбором, куда идти учиться. Я не колеблясь подал заявление на юридический факультет Московского университета.
Роман после некоторых размышлений последовал за мной, а Виля стал готовиться в архитектурный институт. Помню огромный актовый зал МГУ на Моховой. Высокие колонны и купол напоминали театр. Но в этом зале собрались не зрители. Тут испытывали судьбу абитуриентов. Мы писали сочинение по литературе. Каждому положили на длинный и узкий канцелярский стол по два листа бумаги.
На листах стояла печать Московского университета. С Романом мы сидели визави. Я писал тему по Маяковскому, Роман - по Толстому. Была договоренность: после написания сочинений обменяться работами и проверить орфографические ошибки. Так мы и сделали. Через три дня нас ждал сенсационный результат: я получил 5 баллов "отлично" , а Роман - 3 балла.
Это был сюрприз для меня: я никогда не писал сочинение в школе с оценкой выше 4 баллов. Из пятисот человек только трое получили отличные оценки. Роман расстроился, но, быстро взяв себя в руки, стал сдавать экзамены в Институт востоковедения на арабский факультет. Позднее Роман был зачислен в институт. Это был август года. В Москву в сентябре прибыла Голда Меир. Сталин надеялся с помощью маленького прогрессивного еврейского государства ослабить британский империализм на Ближнем Востоке.
По указанию Сталина, Чехословакия Сланского посылала оружие Израилю. Ходили слухи, что СССР разрешит евреям-добровольцам отправиться воевать на стороне еврейского народа. Арабский мир представлял тогда систему феодальных монархий и полуколоний. Не было и речи об арабском национально-освободительном движении. В такой обстановке евреев охотно принимали на арабский факультет Института востоковедения. Поэтому Роман был зачислен без особого труда.
Мое поступление в МГУ было мучительным. Следующий экзамен после сочинения была устная литература. Я получил 5 баллов. Затем - история. Тоже - 5. Иностранный язык - 5.
Казалось, что волноваться было незачем. Но именно на последнем экзамене, по географии, меня и других еврейских ребят ожидал искусственный барьер. К концу вступительных экзаменов производился подсчет возможных студентов с точки зрения их национальной принадлежности.
На первый план выступал шовинистический принцип: срезать на экзамене и не допускать евреев в МГУ. Всего этого мы не знали, молодые идеалисты, так хорошо усвоившие лозунги о "дружбе" народов.
И вот я перед столом экзаменатора по географии. Ответив подробно на все вопросы, я, кажется, упустил из виду цифровые размеры нашей великой страны. Мне даже не предложили подумать: к моему экзаменационному листку протянулась безжалостная рука и поставила цифру 4. А сквозь очки смотрели холодные глаза, и легкая усмешка кривила тонкие губы. Исход экзамена опечалил меня. Но я успокоил себя тем, что из 25 баллов набрал В душе уже появилось какое-то нехорошее чувство. Так, видимо, чувствует себя ребенок, который тянется к цветку, чтобы поймать бабочку, и внезапно видит, как чей-то солдатский сапог задавил стебель и желтые крылышки.
В конце августа стали известны результаты: я не был в списке зачисленных студентов. В этот день я даже не пошел в деканат выяснить причины.
Придя домой, лег на диван и целый день пролежал молча, ни с кем не разговаривая. Во мне происходила работа вопросов и ответов, вопросов было много, а ответы невеселые. Почему мой однокашник Марат был зачислен, имея всего 19 баллов? Я об этом знал точно: Марат сам в панике рассказал мне, что сочинение написал на тройку. Я размышлял. Может быть, он принят в МГУ за то, что в графе "национальность" у него в паспорте стояло "белорус"?
А может быть, за то, что его отец, полковник генштаба, был приятелем Федора Кожевникова? Чем же он лучше меня? Так думал я. И перед глазами встала чис-. Восемнадцать лет. Саратовское артучилище. Бои под Сталинградом. Его письма с фронта к матери.
Возможно, пишу вам в последний раз. Опять переправляюсь на восточный берег Волги. Самое рискованное - переправа. А мне, очевидно, по роду моего задания придется часто туда и обратно". Дальше: "Эх, дожить бы до конца войны да потом вместе с вами закатить неслыханный у нас пир. Да, мечты, мечты, где ваша сладость? Дальше: "Батарея участвовала в жестоком бою за заводской поселок об этом есть в "Правде" за Бились целый день до последнего снаряда.
Уничтожили 3 танка и прямой наводкой расстреливали автоматчиков и пулеметчиков, которые подошли на м. Держались дотемна и ушли буквально из-под носа фрицев в полном смысле этого слова Мы ушли, не оставив фрицам ничего, кроме пустых гильз да двух рваных матрацев. Даже патефон с собой забрали. Да, жарко было в этот день Дальше: " Однако из самых жарких боев, о которых сообщалось в Информбюро за 15, 16 октября, вышел без Правда, до этого был ранен, но это пустяки Вот, мама, можешь гордиться, что 19 лет своей жизни недаром" потратила.
Хотя я и был, может быть, не всегда прилежным сыном, но зато сейчас нахожусь в рядах тех, кто принял на себя главный и наиболее ожесточенный удар немцев". Дальше: "Дорогой отец Тебе, конечно, уже известно о положении на фронте, о тех громовых успехах, которые имеют наши войска на фронте.
Скоро я тебе смогу сооб-. А жаль, как хочется идти в бой, наступать, бить, громить, кромсать. Как это прекрасно - наступать" Письмо с Орловско-Курской дуги Я очень рад. Я очень и очень рад, что папа наконец дома. Когда я несколько дней тому назад сидел под бомбами и пулями, мне было вдвойне жутко. Во-первых, потому что бомбы и снаряды всегда ими остаются независимо от того, в Сталинграде дело происходит или здесь. А во-вторых, я все время думал об отце, и мне казалось, что вдруг меня убьют, а я погибну, даже не зная, где отец и что с ним".
Здравствуй, Заяц! Привет вам с фронта. Привет с Украины. Жара стоит нестерпимая. А я еще немного прихварываю: от насморка и кашля некуда деваться и вообще общее расслабление, так что по песку буквально ноги передвигаю. Но все же это не мешает в работе, а работа у нас известно какая! Даем концерты, музыка исключительно танцевальная". Я пока что еще имею возможность держать перо и писать. Вы теперь опять вместе.
Наверное, и Муська я - М. Это как раз о чем вы мечтали всю войну. Не хватает только меня для всей полноты. Мне сейчас очень грустно. Почему-то сердце словно камень, так тяжело. Вы можете быть все вместе. Это зависит от вас, а я не могу быть с вами, ибо это от меня не зависит.
Что будет в будущем, я тоже не могу сказать, так как о завтрашнем дне у нас говорят: "Если жив буду". Но я рад за вас". С часу на час ожидаем приказа выступить.
Бои идут жестокие. Немцы отчаянно сопротивляются, бросая в бой все новые и новые. Я ожидаю приказа, а сердце предчувствует что-то недоброе.
Я прошел Сталинград, потом еще раз был в боях на Украине, а такого предчувствия еще не было. Сердце что-то чует, значит что-то будет Пока что прощайте, родные, любимые и незабываемые мои родители. Ваш сын Михаил". Это было последнее письмо брата с фронта. Михаил был тяжело ранен и умер в госпитале русского города Россошь. Я продолжал размышлять Как измерить все это?
На каких весах взвесить? Разве не любил мой брат эту русскую землю? Он погиб в 20 лет. А я должен проходить антисемитские фильтры. К вечеру пришел Роман. Он вместе с моим отцом стали уговаривать меня перейти в Институт востоковедения. Туда охотно брали с хорошим экзаменационным листком университета. Но я отказался. И сказал им: "Или буду учиться на юридическом факультете МГУ, или не буду учиться совсем! На следующий день, стараясь не нервничать и внутренне подобравшись, я отправился к декану факультета Федору Кожевникову позднее члену Международного суда в Гааге, зав.
Передо мной сидел крохотный человечек с лысым черепом и близорукими глазами, смотревшими из-за толстых очков. С усмешкой посмотрев на меня, он сказал: "Ваше сочинение по литературе было вновь проверено и вам поставили "уд". Я молчал как громом пораженный.
Уже дома, придя в себя, стал размышлять над всей нелепостью ответа. Да ведь этого не может быть, - подумал я. Это нонсенс". И я решил не складывать оружия. После полугодовых хлопот, через Министерство Высшего образования, меня. Сколько нервов и крови мне это стоило! Сколько горестных раздумий миновало. Так прошла третья борозда недоверия через мое дремавшее еврейское сердце. А на факультете свирепствовала вакханалия "космополитизма". Почти все евреи, профессора факультета, обвинялись в этом "грехе".
Среди "безродных космополитов" я встретил фамилию профессора Гурвича гражданское право , члена-корреспондента Арона Трайнина уголовное , профессора Флейшиц зарубежное гражданское право и "архикосмополита" профессора Левина международное право.
Я оказался в мире мелочных доносов стукачей, злобы и брюзжания "старичков"-сталинистов к нам, студентам-юнцам. Каждая студенческая группа состояла из них. В их среде чинопочитание и любовь к "вождю всех времен и народов" были возведены в закон. Любое проявление собственной творческой мысли считалось крамолой. А вне стен МГУ было еще мрачнее. В газетах стали раскрывать фамилии безродных космополитов.
Все они оказались евреями. Стали распространяться слухи об арестах еврейских актеров и писателей. В январе года мы с Романом узнали о "смерти" Соломона Михоэлса. Позднее в лагере я встретился с евреем из Минска, который подробно рассказал об этом гнусном убийстве, совершенном по указанию Сталина.
Ходили слухи об аресте Зускина. Толпы москвичей прощались в маленьких переулках на Малой Бронной с Михоэлсом.
Затем стали распространяться слухи о закрытии еврейского антифашистского комитета и арестах Маркиша,. Бергельсона, Квитко, Гофштейна и других еврейских писателей. Было горько на душе. Везде ощущалась атмосфера молчаливого еврейского погрома. Это был погром без крови. Но его зловещие нотки ранили душу. Не хватало воздуха. Наши сердца встрепенулись и откликнулись на это насилие, творимое в государственном масштабе.
Мы стали собираться на квартире Романа, в его маленькой комнате возле кухни. Я и Виля приходили сюда для задушевных разговоров. Это была изолированная клетушка, в которой стоял шкаф с книгами.
Среди них, как верные солдаты, расположились 16 томов еврейской энциклопедии, тома Бялика, книги Фруга. Скорбная и протестующая поэзия гениального Хаима Бялика всколыхнула наши сердца и очистила их. И он указал путь: "Когда насилуют наших жен, вы не должны прятаться в подворотне", - читали мы в "Сказании о погроме". Лучше смерть, чем неволя и рабское повиновение. Надо начинать борьбу Что могли сделать мы, трое юношей, для еврейского народа, который опять попал в беду?
И что вообще мог изменить гордый человек в сталинской России? Мы размышляли А в газете уже появились сообщения о победе наших братьев в Израиле. Как мог маленький народ победить шесть арабских государств?
Как смог он выстоять? Откуда столько силы и мужества? Все это было загадкой. Но постепенно стал приходить ответ. Это были свободные и гордые евреи. Они сражались насмерть. Мы должны учиться у них мужеству. Вот как оценивал этот период посол Израиля в Москве Мордехай Намир: "Уже в этот период одно обстоятельство стало вполне очевидным: трагедия евреев во время второй мировой войны, образование государства Израиль и Война за независимость, а также открытие посольства в Москве вызвали национальное пробуждение в еврействе.
Советского Союза Эти события стали решающими в пробуждении молодого поколения евреев, "не знавших Иосифа и его братьев" [1]. И постепенно стал складываться план действий. Сначала мы хотели распространять листовки с призывом к сплочению еврейского народа. Но для этого нужна была хорошая техническая база. У нас же имелась старая разбитая пишущая машинка фирмы "Континенталь". Мы отпечатали несколько листовок. В них сообщались имена арестованных по слухам еврейских писателей и актеров.
Был призыв к солидарности с Израилем. Я решил проверить "действие" нашей пропаганды. Я показал листок одному из "заднескамеечников" - так на факультете прозвали группу еврейских ребят, сидевших в последних рядах амфитеатра й аудитории [2]. По преданию, в ней учился Грибоедов. А потом, по прихоти судьбы, после возвращения из лагерей, я опять попал туда как студент исторического факультета.
И, наконец, будучи уже реабилитированным в третий раз , занимался в этой "исторической" аудитории как студент факультета журналистики. Им оказался Давид Левитас, демобилизованный офицер, потерявший на фронте пальцы левой руки.
Его иудейский нос с горбинкой, копна черных нечесаных волос, военная выправка и фанатическая любовь к классической музыке - все это внушало мне доверие. Он прочитал листок, молча усмехнулся и сказал, что дело это безнадежно. Говорил он об этом тоном бывалого человека, который не пойдет на риск ради пустой затеи.
При этом он дал понять, что мыслям, изложенным в листке, он сочувствует. И в заключение заявил, что музыка. В наш университетский кружок входили несколько еврейских ребят: Борис П. В разговорах они тоже возмущались антисемитской волной, захлестнувшей страну, но о решительном протесте не думали. На лекциях, которые мы обычно не слушали, но, подчиняясь дисциплине, посещали, мы играли в "тихие" игры: нужно было назвать наибольшее число писателей и композиторов на определенную букву.
А внизу, у стены, затянутой грифельным полотном, что-то вещал очередной лектор. Он рассказывал о правах и свободах советского народа и о будущем его счастье. Мы его не слушали, и он нам не мешал. Сталинисты злобно косились на наши ряды, усердно конспектируя всю эту чушь.
Но результаты экзаменов всегда были для них плачевны. Мы же, как правило, получали одни отличные оценки, повышенную стипендию. Это бесило сталинистов и возбуждало двойную зависть и ненависть. Я мысленно перебирал ребят из университетского кружка и убеждался, что все они были дети обеспеченной еврейской элиты, и дальше протестующих разговоров дело не дошло.
А нам нужны были ребята железные. После переговоров с Романом и Вилей я решил больше не расширять наш кружок. Мы трое, зная друг друга со школьной скамьи, не нуждались ни в чьей помощи. Мы были готовы к самым решительным действиям. Меня к этим действиям стала подталкивать обстановка, которая возникла в МГУ. Попав с таким трудом на факультет, я вскоре быстро разочаровался в методике и существе занятий. Лекции были набором казуистической чепухи, перефразом общих указаний "великого отца".
Все было нестерпимо скучно. Только занятия латинским языком, курс римского права и зарубежного права окрашивали наши серые. В этом мутном болоте не родилась ни одна собственная мысль. А ведь кругом было столько вопросов. И я стал размышлять. Это случилось на семинаре по основам марксизма-ленинизма. Я не выдержал и спросил преподавателя: "Почему вы говорите, что товарищ Сталин был вождем русского пролетариата в году? Мне кажется, что вождями рабочего класса России в этот период были Ленин и Плеханов".
В аудитории воцарилась мертвая тишина. И тут я понял, что невольно объяснил студентам сказку о "голом короле". Этим "голым монархом" был Сталин, и невинным вопросом я снял с него одежду. Это было неслыханно. В комнате стало тихо. Молчание становилось тягостным. Наконец преподаватель Васильев представитель ЦК в университете , как он себя называл, толстенький маленький человечек, открыл свой квакающий рот и сказал: "Товарищ Маргулис, вы допустили ошибку, умаляя значение революционной борьбы товарища Сталина.
Я предлагаю всем студентам принять участие в дискуссии на тему: "Роль товарища Сталина в борьбе русского пролетариата в гг. Вам, товарищи Рассулбеков, Горячев, Дмитриев я предлагаю особые доклады, чтобы выяснить существо политической ошибки, допущенной товарищем Маргулисом". Это были сталинисты. Все они на семинарах превозносили имя вождя. Прозвенел звонок. Студенты вышли из аудитории.
Я выскочил на улицу и шел всю дорогу домой с сознанием того, что допустил роковую ошибку, за которую рано или поздно придется расплачиваться. События развивались быстро. В дискуссии, на которую я не явился, раздавались молнии в мой адрес. Я был на волоске от исключения из комсомола, а значит и из МГУ. Бюро решило "дело" больше не раздувать и простить по молодости лет тогда мне было 18 лет. Не мог же я, в самом деле, быть серьезным политиком в таком возрасте. К этому "делу" прибавился инцидент с юдофобом, студентом Ж.
Он демобилизовался из морского флота куда попал в конце войны. Поступив на льготных условиях на юридический факультет, он решил сделать карьеру. Упорно конспектируя все лекции и не пропуская занятий, Ж. На нас, "заднескамеечников", он смотрел со злобой и завистью.
У нас никто не записывал лекций, а результат экзаменов был один - пять баллов. Как это получается, видимо, размышляла эта серая личность. Вот я не могу, а они могут. И было видно, как его худое и рано состарившееся лицо бледнело при виде нас. Этому сталинисту было невдомек, что означает "светлая еврейская голова".
Да это целая история народа и целая эпоха. Наши "светлые еврейские головы" начали мыслить века назад. Первая "светлая голова" - великий Моисей, помог обрести миру десять заповедей. Это была первая веха на нашем пути. Затем эпоха Первого храма, Вавилонского плена, Талмуда и Мишны наложили свой отпечаток на наши "светлые еврейские головы".
Наш мозг стал шлифоваться, подобно драгоценному алмазу. Эпоха испанской средневековой еврейской поэзии, философии Маймонида, комментарии Раши окончательно сделали нашу мысль глубокой, гибкой и восприимчивой. Алмаз был отшлифован. К счастью, еврейские головы думали не только для других народов. С этого времени. Сила и мощь молодого еврейского государства опирается на них. Всего этого не знал посредственность и юдофоб Ж.
Да и не мог знать. Однажды весной года, сидя в аудитории, я рассказал заднескамеечникам о мытарствах выпускников юридического института, которые не могут устроиться в Москве. Видимо, не подходят по пятому пункту. Внизу под нами сидел Ж. Он поднял свое усталое лицо и медленно проговорил, обращаясь к стоявшему рядом Марату: "Вы всегда сумеете устроиться!
Я не выдержал и спросил: "Кто это вы и кто это мы? Поняв, что выдал себя и желая выпутаться, Ж. Я с презрением посмотрел на него и сказал: "До этого момента не думал об этом. Но теперь вижу, что ты мелкий антисемит". Через некоторое время я узнал, что он не на шутку испугался. Все время кропотливо, задним местом зарабатывая знания и ведя общественную работу, он добрался до титула секретаря курсового бюро ВЛКСМ. Будучи по природе мелким карьеристом, он мечтал об аспирантуре.
А без общественной работы туда прием был закрыт. И вот какой казус. Что подумают? Он передал через X. Я наотрез отказался. Что можно было бы простить мелкому юдофобу, антисемитствующему секретарю я не хотел прощать. Совместно с Борей П. Через несколько дней меня вызвали в вузком, и секретарь в присутствии "штатского" просил меня больше не возбуж-.
Этот инцидент наводил на грустные мысли. Для нас троих он явился подтверждением правильности избранного пути. С антисемитизмом в России бороться было невозможно. Нужно собрать все свои силы и сделать попытку вырваться отсюда в Израиль. Только там, на Родине еврейского народа, может жить свободный и гордый еврей. Когда же станем свободными? В тихой комнате Романа разговоры закипели с новой силой.
Все трое сходились на том, что нужно уехать в Эрец. Сначала возник план переезда в Одессу, а оттуда бегство в Израиль на иностранном пароходе. Затем обсуждали план вылета на самолете, причем имелся "свой" летчик, приятель Вили.
Но вскоре оба эти плана отпали, так как оказались нереальными. Затем Роман вспомнил, что в Батуми у него живут родственники.
Мы взяли карту: город был на самой границе с Турцией. План созрел. Мы уедем в Батуми и поселимся в одном из домов отдыха. Сидя в Москве, мы, конечно, не задумывались над всей фантастичностью этого плана. Нам было по 18 лет. Мы не хотели больше молчать и таиться. В этом плане был заложен протест против антисемитской травли и сталинского бездушного деспотизма. Мы считали, что бегство в Израиль для вступления в армию и участия в войне против арабов будет лучшим нашим ответом.
Так мы стали гордыми евреями. Что же такое гордый еврей? Тогда еще я не мог дать ответа на этот вопрос. Теперь, спустя годы, сумею. Гордый еврей не может терпеть антисемитизма. Гордый еврей берет в руки автомат, чтобы защищать Родину. В году в России только рождались эти гордые евреи. И мы смело встали в их ряды. К маю года у нас окончательно сложился план действий. После сдачи студенческих экзаменов мы собирались уехать в Батуми. Денег было в обрез: студенческая стипендия за два месяца каникул и помощь от родителей составляли небольшую сумму.
У Романа была такая же ситуация. С Вилей было дело сложнее. Его отец, сотрудник МГБ, давно заметил странное поведение сына. Его частые отлучки по вечерам и открытая симпатия к Израилю настораживали его. Но пока он еще ничего не говорил сыну, и мы предполагали, что Виля поедет с нами. Все было решено в нашей маленькой келье: и неожиданный отъезд, и письма родителям, и мечты о подвигах в израильской армии.
Мы засиживались у Романа до ночи. Три молодых человека спорили о том, что каждый будет делать в Эреце. Роман, как очень деятельная и живая натура, думал работать в городе. И тут возникали разногласия: он считал, что нужно отправиться в Штаты, чтобы овладеть полезной профессией. Меня Америка никогда не привлекала.
Я бы с удовольствием приехал посмотреть эту страну, но жить там не хотел. Все трое - мы были разными людьми. Но нас объединяло одно: мы не могли больше бездействовать и терпеть антисемитизм.
Три восемнадцатилетних еврейских идеалиста просиживали вечера в маленькой комнатушке у кухни. Здесь все подвергалось сомнению: и позорный путь пресмыкательства отцов, и слабости нашего поколения. С каждым днем наша решимость крепла: выполнить намеченный план. Но перед нами всегда маячил вопрос: что сделаем мы? Эту двойственную жизнь внезапно нарушили чрезвычайные события.
Рано утром отец попросил Вилю выйти на улицу и поговорить. Он стал расспрашивать сына о друзьях, с которыми тот поддерживает отношения. Сразу по тону отца, сотрудника МГБ, Виля понял, что дело серьезное. Виля успокоил отца, сказав, что наши встречи носят случайный характер. Мы решили немедленно зайти к Роману. Он жил в Спасопесковском переулке, в пяти минутах ходьбы от меня. Роман оказался дома: его лекции начинались с 3-х часов дня. Опять, уже втроем, мы шагали по тихим переулкам.
Был теплый майский день. Бабушки с детьми гуляли по скверикам, белые болонки заливались веселым лаем, а трое юношей разговаривали полушепотом. Какая-то невидимая тень тайны и безысходности уже повисла над нами. Виля снова повторил свой рассказ. Роман, веселый и жизнерадостный, помрачнел.
Постепенно созрело решение: Виля больше не будет с нами встречаться. Если в МГБ о нас известно, то значит наверняка посадят. Поэтому нам с Романом надо уехать на юг. Может быть, удастся батумский план. Мы попрощались с Вилей и остались с Романом вдвоем. Друг друга мы понимали без слов. Другой вопрос, что евреи часто держатся вместе и помогают друг другу - это да, потому если кто пробивается на вершину, то подтягивает "своих".
Larisa 10 ноября , 1. Это имя православное и почитается в Нашей Христианской церкви. Кум Давид Его с детства бесит, когда его называют ласкательно Давидик, вот прям до нервного тика! Marsiana 10 ноября , Меня свои Марусей и Маней называют , уже привыкла, а я же -Марианна.
Подруга малого Давида называет Давидик или Дейви. Всех друзей коробит. Прям Дейви Джонс из Пиратов Карибского моря. У меня сын одно время балдел от Дэйви Джонса. Я ему даже кулон с осьминогом купила, мужчинский такой, классный. JuliaLesnaya 9 ноября , 1. Если Вас не смущает, что Давидов уже очень много вокруг, то других причин отказываться от него нет.
Ingysya 10 ноября , В переводе означает "любимый" этим всё сказано когда увидите детеныша - сами поймете, Давид ли это О, это да Как у меня сын хотел сестрёнку Тасей назвать не Таей, а именно Тасей - а увидел - и сказал, что "на Тасю не похожа" А я Дашей просто бредила, а она родилась - и совсем не выглядела как Даша Keqqq13 13 ноября , Viktoriya 9 ноября , 2.
Nikakk 11 ноября , И мне не нравится,муж хотел второго мальчика так назвать,меня аж передергивает!!!! Хорошо что девочка родилась. И мне не нравится, как то грубо звучит а ласкательно уж как то смешно. Думайте в первую очередь про ребенка, как он будет с ним жить и будет ли ему комфортно. Ololosha 9 ноября , Нравится, не слышала что сейчас много таких имен, не подумала бы даже Skorpi 9 ноября , У соседей младший сын Давид, очень славный мальчик, только голубоглазый блондин. А у меня это имя почему-то ассоциируется с темноволосым, кареглазым мальчиком.
У нас сыночек Давид, кроме нас других не встречала. И вообще Давид это библейское имя! Mar1sa 10 ноября , In4ik 10 ноября , Tatyana 9 ноября , 6. Marik 10 ноября , OlgaTau 12 ноября , 1. А зачем вам общество? Вы же его не для общества рожаете, а для себя?..
И растить его не общество будет, а вы с мужем. Цвет коляски тоже будете под общество подбирать - как бы чего не сказали? У меня вообще сын Давид Михалыч.
Tatyana 9 ноября , И я Марком сына бы назвала, но муж в жизни бы не согласился. У нас Федя. Вернуться в Клуб. А что вы думаете про имя Давид Мой клуб Написать Сообщества. Cвежие записи по теме. KNata 9 ноября , 2 Красивое. Elenahasbrotoy 12 ноября , Мне очень нравится. Nikki 9 ноября , Красивое имя и очень популярное ,у нас на площадке много Давидиков.
Lana 10 ноября , У меня Давид и Демид. OlgaTau 10 ноября , 2 У нас во дворе был Давид.
Lalochka 11 ноября , Мне говорили Евой нельзя називать, еврейское Alinka 12 ноября , Это мы так, взрослые говорим, а каких то шуток в плане имен у наших детей я думаю не будет, по судите сами, когда Вы приходите в песочницу деток с именем Сережа, Петр, Василий, Ольга и тд ну оооооочень мало. OlgaTau 12 ноября , Это, наверное, как Шура - для имени Алескандр. Давид и Демид :. Vitkovskay 11 ноября , Класс. Margarita 11 ноября , Мне все больше Дамир нравится Я аж к очеству примеряла.
Margarita 11 ноября , Вроде и по восточному звучит, но значение чисто славянское. Larisa 10 ноября , 1 Это имя православное и почитается в Нашей Христианской церкви. Marsiana 10 ноября , Меня свои Марусей и Маней называют , уже привыкла, а я же -Марианна. OlgaTau 12 ноября , Хиии JuliaLesnaya 9 ноября , 1 Если Вас не смущает, что Давидов уже очень много вокруг, то других причин отказываться от него нет.
Ingysya 10 ноября , ооооочень много. OlgaTau 12 ноября , О, это да Keqqq13 13 ноября , И как назвали? Viktoriya 9 ноября , 2 Ваш ребенок называйте ка к хотите, но мне не нравиться. Nikakk 11 ноября , И мне не нравится,муж хотел второго мальчика так назвать,меня аж передергивает!!!!
Ololosha 9 ноября , Нравится, не слышала что сейчас много таких имен, не подумала бы даже
